Генеральша Елизавета Черткова была активной христианкой. Потеряв горячо любимого сына, она направила свою кипучую энергию на служение ближним.
Как только не называли эту святую женщину: Старостиха! Редстокистка! Пашковка! Баптистка! В наши дни ее, возможно, обозвали бы выскочкой или феминисткой. Одним словом, генеральша! Но она, подобно жене Цезаря, «стоит совершенно чистою от всяких нареканий… ее даже клевета не чернила. Она всегда считалась образцом строгой честности, и никогда никакое подозрение не касалось ее». Так писал о ней ее современник Н. Лесков. Такая оценка дорогого стоит! Активным людям, делателям, всегда достается. Но, как известно, не ошибается тот, кто ничего не делает. Время же все расставляет по своим местам. Да, Елизавета Черткова была инициативной и деятельной, но делала она это не ради славы или, как сейчас говорят, «пиара». Просто она старалась жить по Евангельским заповедям.
Галерная Гавань или просто Гавань − район на Васильевском острове в Санкт-Петербурге, самая западная окраина бывшей столицы. Именно здесь лучше всего понимаешь, что Петербург − это морской город. Здесь пахнет морем и как-то особенно ветрено. Отсюда, по замыслу Петра I, должны были отправляться в дальние плавания корабли. Когда-то молодой царь задумал прорубить окно в Европу. И прорубил, хотя и ценой предельного напряжения сил целого народа. Двадцать один год длилась Северная война. И вот через образовавшееся «окно» в Россию стали приезжать работать иностранцы: архитекторы, аптекари, всевозможные мастера и, конечно же, гувернеры и гувернантки. Один из таких гувернеров был взят в дом генерал-адъютанта Григория Черткова. Его пригласили к мальчику по имени Миша Чертков. Домашний учитель, имени которого мы, к сожалению, не знаем, оказался верующим, из лютеран-пиетистов, и через него Миша обратился к Христу.
Но случилось несчастье. Девятилетний Миша заболел скоротечной чахоткой. Недаром Петербург с его сырым и холодным климатом иногда называют туберкулезной столицей. И хоть эта болезнь и считается социальной, она не щадила не только питерскую нищету, но также богатых и знатных. Ребенка вывезли на юг Франции, но он продолжал угасать. При этом держался он с таким мужеством, какому могли бы позавидовать многие взрослые.
− Мама, если я умру, Бог будет со мной. А если останусь жив, может быть, когда вырасту, я буду меньше любить Бога, чем люблю Его теперь… Многие, даже убийцы, любили Бога, когда они были маленькими детьми… Я готов умереть, мама. Только одно меня беспокоит. Ведь для Бога я никогда не трудился.
Мать Миши, Елизавета Ивановна Черткова, читала сыну главы из Евангелия. Мальчик внимательно слушал и однажды «выдал»:
− Я знаю, мама, что ты будешь делать после моей смерти. Ты будешь много жить в деревне, учить крестьян и читать им Евангелие.
Через два месяца Миши не стало. Понять горе матери сможет только тот, кто пережил подобную потерю. Но одних людей скорби ожесточают и удаляют от Бога, других же, напротив, приближают. Смерть сына подтолкнула Елизавету Ивановну к духовным поискам. Ее мучил вопрос о том, как благой и справедливый Бог мог допустить, что ее сына больше нет. Путешествуя по Европе, генеральша Черткова много общалась с представителями духовенства как католического, так и протестантского. И только когда она попала на домашнее евангельское собрание, на котором проповедовал лорд Гренвилл Редсток, ее измученная душа обрела покой. Было ли это в Париже, как пишут одни, или же в Швейцарии, как утверждают другие, не столь важно.
Редсток говорил о Христе искренне и доступно, как о личном Спасителе. И в случае с Редстоком это − не богословское клише. «Вот − человек, которой нужен России», − подумала Черткова и пригласила Редстока в Россию, в Петербург. Редсток принял приглашение. Да и как не принять, если он ждал подобного приглашения долгие десять лет! Сама же Черткова стала связующим звеном между никому неизвестным английским проповедником и высшим светом Петербурга. Она знакомила, рекомендовала, организовывала, принимала… продолжая при этом прилежно соблюдать обряды Православной Церкви.
Пробыл Редсток в Петербурге совсем не долго, каких-то полгода. Но за это время образовалась группа редстокистов, как их тогда называли. Черткова оставалась одной из наиболее активных участниц этого нового движения. Не случайно Лесков назвал ее «старостихой редстоковской церкви». Собрания в доме Чертковой «попали» даже в роман Л. Толстого «Анна Каренина», где автор иронично описывает «кружок» Лидии Ивановны − «кружок старых, некрасивых, добродетельных и набожных женщин и умных, ученых, честолюбивых мужчин». Тем не менее, «один из умных людей, принадлежащих к этому кружку, назвал его «совестью петербургского общества».
Отношения Чертковой и Толстого − это отдельная тема. Дело в том, что сын Чертковой, Владимир (один из прототипов князя Нехлюдова в романе «Воскресение»), сделался близким другом и сподвижником великого писателя, известным правозащитником и общественным деятелем. Но мать Владимира, конечно же, хотела видеть в сыне не толстовца, а евангельского христианина.
Современники, в том числе и православный оппонент пашковцев Н. Животов, не переставали удивляться тому, как, проповедуя спасение по вере, а не по делам, Черткова и другие пашковцы щедрой рукой благотворили бедным. Приехав из Европы, Черткова тут же принялась за дело. Ее не пугали инфекции и больничная вонь, а также лестницы, пропахшие кислыми щами и котами, где люди снимали даже не комнаты, а углы. По приезде Черткова основала ночлежный приют для бездомных. Кроме того, она стала членом Дамского комитета посетительниц тюрем, что давало ей право входить во все тюрьмы Петербурга. Воспоминания самой Чертковой о посещениях тюремной больницы и проповеди о Христе умирающим заключенным вошли в книгу Софии Ливен «Духовное пробуждение в России».
В этих воспоминаниях Черткова честно признается, что эпизодам чудесных обращений предшествовало ее уныние и желание все бросить. «Под впечатлением бесплодности всех моих стараний и трудов последних лет, я чувствовала себя обескураженной и разбитой. Однажды я поделилась своими переживаниями с близкой мне верующей и прибавила, что я охотно бросила бы свою работу. На это она мне ответила стихом из слова Божия: “… увидишь больше сего” (Иоанн. 14:12), после чего я снова взялась за труд».
Еще одним смелым, даже дерзким проектом стали швейные мастерские для бедных женщин. Кто не знает о швейных мастерских Веры Павловны из романа Чернышевского «Что делать?». Роман этот, написанный в 1862-1863 гг., вызвал множество попыток устраивать швейные мастерские на «новых началах», но все эти попытки оканчивались неудачей. И вот, более десяти лет спустя за швейные мастерские взялись пашковки. Эту идею подсказала им какая-то дама, которая, по воспоминаниям Софии Ливен, покидала Петербург и беспокоилась о судьбе организованных ею в разных частях Петербурга мастерских. Одну из этих мастерских взяла на себя Черткова. Лучше всего эту работу описывает София Ливен:
«Они [верующие сестры] стремились не только помочь бедным женщинам иметь заработок, но и дать им возможность слышать Слово Божие. В мастерских они получали скроенный материал, а возвращая сшитое, − заработанную плату и новый заказ. Их посещали по квартирам, где с ними беседовали, а на Рождество и Пасху устраивали праздник с подарками и угощением для них и их детей. На этих праздниках бывало и пение, и чтение Слова Божия, и молитва. Раз или два в неделю дочери этих работниц приходили в мастерскую и учились шить. Во время работы им поясняли что-нибудь из Слова Божия или читали рассказы духовного содержания… Вещи, сшитые в мастерских, продавались на базарах… На Выборгской стороне и в Гавани работа была несколько иной. Там изготовлялось тонкое, более дорогое белье и нужны были работницы-белошвейки… С ними также читали Слово Божие и посещали их семьи. Сшитое белье отличалось хорошим качеством и легко продавалось. Эта работа продолжалась много лет до первой мировой войны и послужила благословением немалому числу женщин и девиц».
Кроме швейных, были еще и прачечные мастерские, преследующие приблизительно те же цели − дать возможность бедным девушкам получить работу, а также познакомить их с Евангелием. Еще одной большой заботой Чертковой были бездомные дети. В 1882 г. обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев в конфиденциальном отношении к министру внутренних дел докладывал о том, что дважды в неделю в приюте для детей в Галерной Гавани Пашков и пашковцы проповедовали, пели и раздавали трактаты.
А как же «пророчество» умирающего Миши о том, что его мать будет читать Евангелие крестьянам в деревне? Нужно сказать, что все сбылось. Елизавета Ивановна действительно многое делала в Лизиновке − родовом имении мужа в Воронежской губернии. Она открыла медицинскую амбулаторию и стационар, обеспечивала крестьян бесплатными лекарствами, построила ремесленную мастерскую для крестьянских детей, организовала библиотеку… А как же Евангелие? Да, она читала и разъясняла Евангелие и работающим в поле, и находящимся на лечении в больнице, и крестьянским детям. И еще. Елизавета Ивановна прожила долгую жизнь − девяносто лет.
1884 год стал особенно трудным для Чертковой. 22 апреля внезапно умер ее муж − Григорий Иванович, а 24 мая по Высочайшему повелению закрыто Общество поощрения духовно-нравственного чтения. Вслед за этим Пашкову и Корфу − руководителям евангельского движения в Петербурге − было предписано немедленно покинуть пределы России. Собрания по домам тоже оказались под запретом. Есть сведения о том, что готовился приказ о высылке Ливен и Чертковой, но этот замысел остался нереализованным. Говорят, что царь велел оставить вдов, т.е. Ливен и Черткову, в покое.
Обе женщины, вопреки всем запретам, продолжают проводить библейские и молитвенные собрания в своих домах. Откуда такая смелость? Тут уместно вспомнить, что Елизавета Черткова была дочерью героя войны 1812 года графа И. Чернышова-Кругликова. Выросла она в среде декабристов. Ее родной дядя Захар Григорьевич Чернышов был сослан на рудники в Читу, а тетя − Александра Григорьевна − вышла замуж за Никиту Муравьева и добровольно последовала за ним в Сибирь. Когда же юную красавицу Елизавету − тогда еще графиню Чернышову-Кругликову − в первый раз вывезли в свет и представили императору Николаю I, царь задал ей «каверзный» вопрос о том, как она относится к сосланному дяде. Елизавета не испугалась и от дяди отрекаться не стала. Она ответила, что ее дядя − хороший и благородный человек. Неужели сейчас, когда большая часть жизни уже прожита, она отречется от своих убеждений?
Более того, по свидетельству той же Софии Ливен, Е. Черткова купила дом «у самой Гавани и построила там отдельный флигель с большим залом для собраний». И действительно, в Табели от 1891 г. владельцем одноэтажного деревянного дома под номером 79 назван Карл Бирштедт, а в Адресной книге за 1893 г. владелицей дома названа уже Е. И. Черткова. «Несмотря на строгость того времени, − продолжает Ливен, − правительство оставляло собрания в покое».
В этом зале много выступал баптистский проповедник Вильгельм Фетлер. Забегая вперед, замечу, что, вернувшись в Россию в 1908 г. после вынужденного одиннадцатилетнего пребывания в Англии (Черткова поехала туда вместе с сыном Владимиром, которому власти «предложили» покинуть родину из-за его правозащитной деятельности), Черткова стала особенно много помогать пастору Фетлеру. Когда Фетлер приступил к основанию «Дома Евангелия», Черткова продала большую часть фамильных драгоценностей и вложила вырученные деньги в строительство. «Дом Евангелия» был рассчитан на 2000 мест − самый большой на тот момент молитвенный дом − и располагался он недалеко от дома Чертковой, на 24 линии Васильевского острова.
Но вернемся к залу Чертковой в Гавани. С. Ливен вспоминает, что Елизавета Ивановна предложила проводить в ее новом зале «девичьи» собрания. Мне кажется, что я почти вижу, как юные княжны Ливен, постукивая каблучками, идут пешком (!) от своего дома на Большой Морской до Галерной Гавани. Путь, прямо скажем, не близкий. Идти нужно было около часа, а то и больше: по Морской улице, под арку Генерального штаба, через Дворцовую площадь, мимо Зимнего, по Дворцовому мосту (красота такая, что дух захватывает), а потом через весь Васильевский остров от Стрелки до Гавани. Но по мере удаления от Ростральных колонн дома становились проще и беднее. У петербуржцев того времени Гавань была синонимом нищеты. Безопасно ли было здесь ходить девушкам из хорошей семьи?
Наконец, они у цели. «Милая Елизавета Ивановна угощала нас чаем, снабжала всем необходимым, а иногда и сама появлялась у нас и участвовала в служении словом. Благодарная и приветливая, хотя уже пожилая, она излучала любовь и радушие, одним своим появлением вносила нечто от Духа Христова… Довольно далекая прогулка от нас до Гавани, новая обстановка, встреча с новыми молодыми девушками доставляли нам много радости». На одном из собраний Черткова откровенно призналась своим слушательницам, что в то утро ее сердце было холодно и пусто, и она не знала, что она сможет им сказать. Но потом ей на глаза попался журнал со статьей об Илье пророке, которого во время засухи кормили вороны. В статье говорилось, что Бог иногда посылает свои благословения на черных крыльях страданий. Этот образ как нельзя лучше подходит и к жизни самой Чертковой. Разве не на черных крыльях страданий прилетали к ней ее благословения?
Давайте же и мы (хотя бы мысленно) совершим прогулку в Гавань. Сейчас здесь мало что напоминает о прежней Гавани конца 19 века. Во время ленинградской блокады многие деревянные строения и дома были разобраны на дрова. Поэтому местоположение дома Чертковых можно определить весьма приблизительно. В середине 20 века на этом месте выросли «сталинки», большие, помпезные. Это − непарадный Петербург. Впрочем, этот район города никогда не был парадным. Главное − это то, что здесь жила удивительная женщина − Елизавета Черткова.
Мирья Кузнецова